Анатолий Байбородин

ПРАВДА ЖИЗНИ

Народный роман Евгения Шишкина «Правда и блаженство»

Издательство «АСТ», Москва, 2011

Отважные литературные критики, обгоняя судящее время, венчают обзорные очерки «почетными рядами»: скажем, лучшие русские писатели, лучшие литературные произведения на закате прошлого столетия, на заре нынешнего. Не поминая, как страшный сон, макулатуру – «палёную литературу» – и сочинения русскоязычной неруси и нежити, обласканной властью, «аще не от Бога», не говоря и о средне-русских и равнинно-серых сочинителях, – скажу лишь, что не всякий даровитый нынешний писатель согласится с «похвальными рядами», завопит, встав на дыбы: «А я?! Уж на что моя тёща своенравна, и та, когда копейку зашибу, хвалит: «Ты, Федя, лучший писатель в стране…»

Береженого Бог бережет: остереглись бы критики городить «писательские частоколы» – в тёмных углах, словно тати придорожные, поджидают критиков и хитрые искусители с пирогом, и злобные хулители с кистенем. Эх, всем бы сестрам по серьгам… А если без смеха, то, ворчливо вглядываясь в «почетные писательские ряды», с некими именами и произведениями вольно ли, невольно соглашаются братья по перу, даже если из ревности и зависти недолюбливают, а иные имена, иные сочинения, избранные в «почетную шеренгу», рождают сомнения. Ладно, коль критики «строят» писателей «по росту» – им виднее, а вот когда молодые сочинители друг друга по-приятельски «гениями» величают – да не в пьяном застолье, в печати! – тут уж, братья-славяне, глаза завяжи и в омут бежи.

Проза писателей, сверстных Евгению Шишкину, или чуть моложе, даже и раскрученных в столице на полную катушку: либо подростковый лепет и воспетая мировоззренческая смута – автор и герои без Бога и царя в голове, – либо увлекательно-развлекательное, вольное изложение русской истории. И вдруг… народный роман «Правда и блаженство», где сплелось и горнее и дольнее, где реализм, вмещающий стилевые приемы, кои у авангардистов и абрамгардистов величаются направлениями, где глубинное осмысление народной жизни, мучительно раскоряченной меж городом и деревней, меж простолюдьем и разночинцами, меж тягостным, но совестливым прошлым и продажным нынешним.

…Ранней осенью Евгений Шишкин посетил Иркутск – традиционные «Дни русской духовности и культуры»; и в библиотеке семьи Полевых при полном актовом зале прошла читательская конференция по его роману «Правда и блаженство», в журнальном варианте опубликованному в «Нашем современнике». Читатели азартно толковали роман всяк на свой лад, мыслью по древу растекаясь, блуждая в глухих дебрях; да и я, боюсь, заплутаю в толкованиях, поскольку роман «Правда и блаженство» мировозренчески сложный: языческий натуралистический пантеизм, обожествляющий природу и природную человеческую жизнь, и рядом – православное христианство; не менее, сложен роман идейно-политически, равноправно, без писательского нажима и насилия, запечатлевший даже и полярные воззрения на историю и будущность России.

Высоко оценив произведение, читатели-почитатали высказали и упрёки. Здешнему литературному критику показалось, что сцены чувственных страстей написаны слишком страстно и откровенно, словно автор – идолопоклонник и поклоняется древнему языческому божку Эросу, а попутно – и Бахусу. Бог судья писателям, но в романе «Правда и блаженство» «чувственные описания», возможно, и оправданы, поскольку являются «жизненными картинами», иллюстрирующими верховную идею романа, по-народному озвученную начальником городской свалки Семеном Кузьмичом, его сыном моряком Николаем Смоляниновым, по прозвищу Череп», а философски осмысленную его внуком Алексеем Ворончихиным. А идея, скажу своими словами, такова: земное человеческое счастье – в естественности бытия, натуральности, приближенной к жизни природы, в противлении искусственности.

На читательской конференции в Иркутске один «красный» писатель повинил Евгения Шишкина в том, что его роман, отображая «беспросветную» жизнь советского простолюдья, не отразил великие достижения социализма, благодаря которым Советская Империя, в отличии от буржуазных стран, превращалась в земной «рай» без богатых и бедных. Согласимся с правдой, но и прибавим: «рай» без Бога и Помазанника Божия на русском престоле, отчего «рай» лишь полвека и порадовал народ и в одночасье рухнул, словно дворец, слепленный из песка беспомощными детскими ручонками.

Писатель и запечатлел изначально заказанных «мировой сатанократией» российских политиков, кои легко – ибо по давнему, тайному замыслу – поменяли противобуржуазные воззрения на буржуазные, кои исподволь, исподтишка грызли и точили древо русского государства при царском режиме, советском прижиме, а ныне попущением Божием за грехи русские одолели российский престол и – по великим праздникам лицемерно крестясь в православных храмах, мертводушно и пустоглазо взирая на иконы, – ликуют алчно, с похотливыми, сладострастными стонами и воплями, словно и не в православном Кремле царят, а на Лысой горе, куда слетается ночная нежить.

Праведный гнев против царящей на Руси нежити и неруси томит души ратных русских писателей, рвёт духовные обереги, словно полая вода запруды, и русская правда – откровенная, православно не осознанная и неосмысленная, художественно неосвоенная, – выплескивается в повествования митинговой волной. Но Евгений Шишкин не превращает художественный роман в русский имперский плакат, а тем паче, советско-имперский; и отношение к российской истории, политике – советской, постсоветской – писатель выражает не свое нынешнее, а то, которое было в описанные годы, воплощенное в беседах братьев Ворончихиных, в думах простолюдья с барачной, варначьей улицы Мопра (Международная организация профессиональных революционеров), что на окраине провинциального города Вятска.

А посему в романе «Правда и блаженство» оценка русской трагедии конца двадцатого века чужда русскоязычным либералам, но, очевидно, осмысление и описание русской истории прошлого столетия не порадует и народно-православных монархистов, люто ненавидящих Ленина, не порадует и имперских коммунистов, у коих Сталин идеальный народный вождь, а уж тем паче, не порадует и «монархическую элиту» из ряженных дворян.

Писатель устами вятского простолюдья, устами офицера Павла Ворончихина клянет бесов российской перестройки – Меченого Горбача, Пьяного Пахана и сомн мелких бесов, порушивших могучую, величавую Российскую Империю, пусть даже и прозываемую временно Советской. Но герои – даже яростный патриот Павел Ворончихин – не продолжают мысль в духе русских имперцев, ибо в русском царстве, советском государстве мало видит добра для народа: при царизме – народное рабство, при социализме – бесправедные репрессии, кровавая коллективизация и народный страх, потом – дурковатый Кукурузник, потом – Бровеносец-орденоносец, воровство, пьянство и народный застой…

Писатель скорбеет: герои романа с барачно-варначьего городского предместья, кроме избранных, – люди, утратившие народно-крестьянскую мудрость, не обретшие православно-книжного просвещения, «россияне» с разрушенным в ходе «холодной войны» сознанием, когда анекдоты были направлены против имперской советской власти, против Комитета государственной безопасности, который, увы, как своекорыстная блудница, оказался то ли скупленным на корню, то ли мягкотелым, исподволь зараженным антирусской, прозападной чумой.

Российский народ великие надежды возлагал на военных, чая спасения от «ельцинского разбоя», чая порядка в душе и Отечестве; и воин Павел Ворончихин готов огнём и мечом покарать «сокрушителей России», готов к военному перевороту, целится из крупнокалиберного пулемета в Пьяного Пахана, «размахивающего утирками» на танке, но… не стреляет, ибо не понимает, кого свергает, ошибочно сближая Сталина и Ельцина в русской истории и судьбе; не стреляет, ибо не ведает ради какого государства, какого правителя должен свершится военный переворот: Сталин – «усатый упырь», Брежнев – тупой, а Горбачев и Ельцин – предатели.

Павел – если читатель домыслит, допишет роман в воображении – возможно, в будущем оценит роль диктатора в истории России, возродится имперским государственником сталинского или православно-самодержавного покроя. Нынешние идеологи русского имперского духа осмысляют личность Иосифа Сталина, как императора, подобно Чингиз-хану, подобно царю Ивану Грозному, карающим мечом укротившего смуту во благо и счастье простого люда, как противника мирового заговора против Российской Империи, противника «хазарской глобализации», а значит, и Единого Мирового Государства с Единым Мировым Правительством в преддверии прихода Антихриста.

Впрочем – я писал о том в очерке «Искушение избранных» – привадилась русская элита в бедах российских винить лишь «мировую Хазарию»: мол, «если в кране нет воды, значит выпили жиды»; а вина и в нас, русских, не устоявших перед искушениями мира дольнего. В легионе соблазнов – сребролюбие, властолюбие, честолюбие… – и захлебнулось русское национально-освободительное движение нынешнего века; вожди, нередко из писательской братии, – «совесть русского народа», «святые, как таковые» – не устояли перед соблазном зримой и незримой власти, открывающей хитромудрые замки к земному благу. Ох, тягостно жить у воды и не напиться, и преодолевшим искус ставить бы памятники при жизни.

Искушение властью избранных русских случалось и в советское время, а ныне искушение обрело иную, постсоветскую, потаенно буржуазную суть; и в начальственных речах былой советский патриотизм – без Бога и царя в голове – вдруг пышно окрасился православной риторикой, словно со скелета сдернули ленинский кумач, и облачили костяк в расшитые золотой нитью, багряные ризы. Ничто не ново под луной: и Спаситель обвинял «праведников»: «И говорил им в учении Своем: остерегайтесь книжников, любящих ходить в длинных одеждах, (…)которые (…) лицемерно долго молятся (ЛК. 20:46,47). Он сказал им: вы выказываете себя праведниками пред людьми, но Бог знает сердца ваши, ибо, что высоко у людей, то мерзость пред Богом (Лк. 16:15).…Все же дела свои («праведники» - А.Б.) делают с тем, чтобы видели их люди: расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих; также любят предвозлежания на пиршествах (…) и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель!» (Мф. 23:5-7) Забыли «отцы русского патриотизма», что «всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк. 18:14). Спасись сам, спасутся и окрестные люди; умудрись и в стае волков по-волчьи не завыть, – мысль эта в романе «Правда и блаженство» выражена откровенно в образе богомольного Кости и воителя Павла, исподвольно – в Алексее, что мечется в дольнем мире поисках спасительной истины.

Роман Евгения Шишкина «Правда и блаженство», подробно и живописно запечатлевший жизнь отверженных, жизнь циничных провинциальных и столичных дельцов и политиков, мог бы сверзиться в «чернуху», скажем, как у Гоголя «Мертвые души», у Глеба Успенского «Нравы Растеряевой улицы», как «физиологические» очерки народников, как у Булгакова «Мастер и Маргарита». Помянув Гоголя, Успенского, Булгакова, упаси Бог равнять дарования – Господь рассудит, – речь идет лишь о светотени повествования.

«Правда жизни еще никому не навредила», – утверждает Евгений Шишкин, и роман «Правда и блаженство», нет-нет да погружаясь в «правду», как во тьму кромешную, слава Богу, не околевает в мрачном и стылом ущелье «человеческих грехов и пороков», но упорно взбирается по узкой тропе к божественному небу, осиянному вечным и спасительным солнцем. Удивительно – а такова народная жизнь – сочетание в прозе сурового, порой и жестокого реализма с теплым и нежным, православно-духовным письмом, напряженного действа, напряженного осмысления и переживания действа с духовным созерцанием мира.

Роман – душа русская, где сплелись две стихии: горняя божественная и дольняя с грехами и немочами, – храм и кабак, и всё искренно, отчаянно, доходя до юродства от Бога и от лукавого, всё без меры в небесном взлёте и мрачном падении. Две стихии в романе: бушуют «мертвецы и негодяи», но светятся любовью к ближнему люди душевные: мать и отец Ворончихины, православный воин Павел Ворончихин, Маргарита Сенникова, светятся любовью к Вышнему люди духовные: особенно, созвучный Алеше Карамазову и князю Мышкину, монашествующий в миру, Костя Сенников, который унаследовал от прадеда, православного богослова Варфоломея Мироновича, сарай с иконами, крестами и книгами Священного Писания, Священного Предания и любовь к преподобному Серафиму Саровскому. Дольняя мудрость – безумие для горней, и наоборот, небесная мудрость для земной – безумие. В наказание за грехи родителей безумен Коленька, плод заугольной страсти безунывного и балагурстого, вечно хмельного и блудливого моремана Черепа и простодушной Серафимы, торгующей вином и водкой, но в безумии Коленьки православное простолюдье угадывает пророческую горнюю мудрость и любит блаженного, как возлюбило сказочного Ивана-дурака, предтечу святых юродов, коим на Руси возводили храмы.

А между «мертвецами, негодяями» и добрыми, духовными людьми, как, вместилища добра и зла, – пьяные завсегдатаи «Мутного глаза» и Алексей – «изощренный циничный умник, которого голыми руками не возьмешь», с раннего детства томимый блудными страстями, – сложнейший характер, в душе коего, словно в жестокой брани, бьются добро и зло. Тяжек и долог путь его очищения и восхождения хотя бы к благочестию, но, слава Богу, душа не мертва.

Созвучно Достоевскому, созвучно Куприну с его «Ямой», созвучно даже и Горькому с его бродягами, с его «Дном», описывает Евгений Шишкин униженных и оскорбленных, падших, но не судит их – Господь Бог им судья – по-фарисейской гордыни не возвышается над падшими, ибо един Бог без греха, а всякий земной человек имеет все земные немочи, пусть и притаенные в помыслах. Даже в них, родных пьяницах, грубоватых кабацких балагурах (обитали «Мутного глаза»: Карлик, Фитиль, а потом – и Череп, Полковник, литейщик Василий Ворончихин), писатель выискивает человеческое, ибо и в их душах светится любовь к ближнему. Уж на что горбун Семен Кузьмич, бывший зэк, потом начальник городской свалки, казалось бы, мерзок, – гуляка и матершинник, а даже шальные беспризорники деда любят, не говоря уж о детях и внуках, – справедлив, всех прикормил, обогрел, обласкал весёлым словечушком…пусть даже и на городской свалке. Ярко и точно, в столкновении мировоззрений прописаны народные характеры – сложные, на жестоких изломах русской истории крученые-верченые, ломаные-переломаные, но не утратившие любви к ближним, к правде и справедливости.

Евгений Шишкин пишет героев не отстраненно – сбоку, сверху или снизу, – но слившись с их судьбами и характерами, словно герои поучали автора: походи-ка в моей шкуре, изведаешь, почем фунт лиха. Ярко прописаны даже эпизодические герои, завсегдатаи «Мутного глаза». Полноправными героями повествования становятся даже псы бездомные, лающие на портрет Горбачева, сулящего народу коммунизм, и даже ворон-вещун Феликс. В благословенные для литературы времена иные герои, словно шолоховский дед Шукарь, могли бы стать нарицательными, кочуя из уст в уста…

Народный писатель – выразитель рода и сплетенного с родом, окрестного народа; Евгении Шишкин запечатлел семью Ворончихиных и соседские семьи. И в описаниях характеров поразило – впрочем, это удивило, когда читал и роман «Бесова душа» – то, что писатель смог так верно, так живо запечатлеть характеры земляков, которые так далеки от его поколения, – особенно, характеры фронтовиков и тыловиков Великой Отечественной.

В этом смысле примечательны многие характеры повествования: Маргарита Сенникова – почти блаженная, по немочи уходящая из подлого мира в хмельное небытье; Василий Филиппович Ворончихин – сломленный войной и пленом, беспросветным воловьим трудом, но однажды бунтующий: «Всё в космосе сожгли. Неграм раздали… Сволочи партийные…»; Семен Кузьмич – в его схватке с большевиком Панкратом Востриковым слышны отзвуки гражданской войны; Полковник – психологически изувеченный войной, дважды контуженный, боевой офицер, который «штабных шкур всегда ненавидел», сходящий с ума от мирского «бардака», жаждущий очистительной войны.

Дважды в прошлом столетии Российская Империя одыбала после порухи – после гражданской и отечественной войн, – крепко встала на ноги, но воспрянет ли вновь, Бог весть, – русский народ смертельно устал от лихолетий, кои по грехам попускал Бог. Остается надежда на чудо, чем испокон веку жил чудный и чудной русский народ.

Журнал "Москва", № 1, 2013 г.